Хоррор

Испытывать ужас перед кем-то или чем-то свойственно каждому, испытывать беспричинный ужас -- особенность тонких, чувствительных субъектов, но признать ужас главной и определяющей константой бытия — на это способны немногие…

ЕВГ

Вхождение в пространство ужаса всегда необратимо, и как только оно началось, как только произведено первое движение – все шаткие и транзитные ориентиры переламываются, меняются. Как беспредельная величина, как демонстрация онтологической неисчерпанности, ужасное и ужасающее ставит в ситуацию сложных движений и вибрирующей полисемии.  Ужас отучает психею от заскорузлости прямого действия, рушит до основания ту дурную цикличность, двигаться по которой свойственно человеку. Поэтому ужас аналогичен отчаянию, безнадеге, но, в отличие от чисто негативных категорий, всегда несет в себе ультимативное утверждение. Всегда есть (присутствует) тот или те, кто ужас вселяет, навеивает, возбуждает. В этом утверждении и таится ориентир, и всегда следует иметь в себе почтение и специфическую благодарность аутсайду, пусть даже первые волны потустороннего не таят в себе ничего, кроме дегенеративных, паразитарных сил.

 Как учит нас традиционная метафизика, всякая топика несет в себе указание на собственное Иное. Угрюмые городские архонты, мелкие и коварные бесы, жестокие аггелы о тонких одеяниях, канализационные ворошители мглы – явление этих сущностей представляет собой определенное послание. Если есть те, чью пищу составляют скорлупы и кожуры мира дольнего, есть и то, что предполагает более тонкую связь, утончающуюся до бесконечности. Это начало инобытийного тоннеля. Мы предупреждены, предельно четко поставлены перед фактом скованности и связанности человеческой души. Так просто выбрать оковы себе, впрочем, тоже не получится, слишком велика доля заданного не нами.

…Выпадая из зоны прямого влияния архонтов (о чем свидетельствует перемена в оптике), мы теряем старые земные идентификации, становимся случайными путниками, но и в этом состоянии не находим прибежища и укрытия. Неучтенные – значит первые в очереди на жёсткий учет и опись, в канцеляриях правителей реальности. Спасти (в очень узком значении слова) может только та случайность, что возведена до метафизического прорыва – укорененная в инобытии, ставшая на извилистые дороги дальних сфер потустороннего. Вооружившись этим тайным ориентиром, мы всегда идем туда, о чем ничего не знаем, не ожидаем, не обкладываем заведомыми суждениями. Дорога в незнание подразумевает путевые заметки, запечатленные видения – то есть попытки выразить через себя печати иных, поставленные на душе, реализовать их в собственной волевой сфере. Но с каждым шагом нас все больше поглощает инобытийный туман, мы совершаем страшные усилия, чтобы одномоментно не распасться и не истаять в нем. Возможно, это суть искусство подготовки к смерти, которую несет для всякой анимированной формы изначальная Полнота.

***

В начале октября я снова приехал в поселок С., за сотню километров от неоновой щелочи малороссийской метрополии. Если попытаться более-менее подробно описать место, где располагался наш дом, то это десяток куцых хаток, выступающих исподволь из всеохватывающей, всевластной земной горизонтали. Почти нет лесов – только редкие лесопосадки, чуждые степям, и повсеместно поля, луга, холмы, неустланные асфальтом дорожки. Изобилие рек – то ли одна со множеством рукавов, то ли сразу несколько небольших; озера и пруды. Аквахтоническое пространство позволяет здесь людям вычищать и обустраивать земли под хозяйство, ведь элементальные креатуры прекрасно знают – очень быстро человеческие тела уходят в землю, становятся пищей для новых ростков, для жадных и экспансивных корневищ.

Впрочем, пребывать в дреме эти стихийные духи предпочитают особо, в дреме же проходит абсолютное большинство времени их циклов. Сие прямо проистекает из природы Воды и Земли: туманы, стелящиеся поутру по реке, вечерняя дымка над усталыми холмами – характерные признаки сновидческого покоя.

Но иногда, иногда – они пробуждаются.

В последнюю ночь импровизированной вакации я проснулся, как всегда в таких случаях, резко, травматично, и совсем не ясно было, сколько времени проспал, и сколько осталось. Пробуждение: сфера сознания вталкивается в тело, холод, поступающая дрожь, похмельная вялость в мозгу. Переворачиваюсь, голова начинает болеть, потом раскалываться. Ю. шепчет о наступающем в ее снах пире женщин-антропофагов, о приозерном собрании душ, куда ее звали совсем недавно… Я начинаю думать о той тревоге, что захватила меня в первый вечер, о неведомой сущности, что выжидала за окнами, в темноте, пред которой бессилен электрический свет. Такого мрака не бывает в городах.

Мои интуиции подтвердились настолько, что душа разом приняла в себя великий ужас, бродивший теми ночными полями. Вот она: просторные одежды, поданное вперед лицо, копна черных густых волос. Но это периферия, а сердцевина – глаза, янтарно-оранжевые, как у тигра, встреченного посреди джунглей. Сейчас вспоминаются строки: «глаза раскаленные бога оставляют в коже следы». Так, да не совсем – скорее пронзают, и распластывают по стене. Ужас находит волнами, одна за одной, будто неисчислимые муравьиные рати проносятся по эпителию. Слезятся глаза, горло полниться комьями, а комната лежит в сером мраке, оставляя впечатление тревожной отрешенности.

Стрыга? Кикимора?  Шишига?  Пойди я сразу навстречу этому образу, запечатли его на рисунке, призови вслух – и разум бы мигом разломало, как старую фанеру. Один из уроков о сложных маршрутах, прошедший вплоть до позвонков.

Отходя, слушал копошение домового, проходившее за какой-то потусторонней стенкой. Будто множество сгустков и шаров мрака сталкивалось, соединялось и разрывалось, репульсировало, играло. Наверное, наводит батюшка шороху в своих субтильных закромах…

Вскоре провалился в черный, пустотный сон. Ну, а потом настало утро.